Автор Михаил Шейнкман
Главу Еврокомиссии Жан-Клода Юнкера можно обвинять в чем угодно, но только не в глупости. Если исходить из того, что лишь глупцы ничего не боятся. Он боится. Причем так, что уже не в силах это скрывать. По его признанию, не экономический расчет и взаимное доверие, не желание быть вместе, а царящий в европейском сообществе ужас помог достичь соглашения с Грецией. Юнкер сказал, как приговорил: "Мы избежали худшего не потому, что были чрезвычайно мудрыми, но потому, что мы боялись". Он уверяет, что в их общем доме поселился страх фактического разрыва и конца солидарности. Проявился он не только в случае с Элладой, но и в распределении беженцев из Африки и Ближнего Востока. "Старые демоны – национальные обиды на других – еще живы", – поделился Юнкер прискорбием. В ЕС – БЕС страха и упреков.
Откровения от Жан-Клода едва ли занесут в скрижали. Хотя это похоже на озарение. Так высокопоставленно в Евросоюзе еще никто не сомневался. А ведь это чиновник, который, собственно, и назначен блюсти его единство. Но даже он расписывается в бессилии. Юнкер, как можно о нем судить, вообще не стесняется своих эмоций. По щеке кого хлестнуть или облобызать ее, Ципрасу в этом смысле повезло больше венгерского премьера Орбана, для него – не вопрос. Он стал любимцем видеокамер. Но эти свои заявления делал без них – для прессы. Может быть, потому, что когда говорил "Греция ошибается, чувствуя себя униженной", таким же чувствовал себя сам.
ЕС после нее словно лишился невинности. Он же себя таким еще не знал. Со стороны выглядит так, что после той ночи в Брюсселе им будто неловко смотреть друг другу в глаза. Ну, может быть, кроме Меркель. Свой глаз она уже давно на всех положила. Остальные либо молчат, славя Всевышнего за то, что им еще не пришлось так познать корпоративную солидарность, либо ищут оправдания. Себе, идее, судьбе. Мысли теряются, путаются, пугают. Президенту Франции вдруг стало мало Европы, но он предлагает дополнить ее недостаточность избытком бюрократии – к структурам ЕС прибавить еще и правительство с парламентом отдельно еврозоны. Тоже, надо полагать, от страха. Все понимают: абсурд. Но сочувствуют: это потому, что каждый по-своему пытается спрятаться от стыда. Олланд в новом прожекте. Юнкер в сентиментальной искренности.
"Европейская интеграция стала элитным проектом, что объясняет разрыв между общественным мнением и действиями на европейском уровне", – пытается он побывать в шкуре простых людей. Поздно. Они уже все про себя поняли. Евросоюз "укрощением строптивой" явил нутро семейного деспота. Из всех долгов ему важней всего супружеский. А это можно и от страха, если по любви уже все равно не получается.
Продолжит эксперт Международного института гуманитарно-политических исследований Владимир Брутер.
– Если даже глава ЕК признает, что ЕС держится на страхе распада, значит, у них совсем все плохо?
– У них действительно очень много проблем. Хотя в том, что касается ситуации с Грецией, скорее, страх был в Брюсселе, что Греция пойдет до конца. Греции-то, собственно, выбирать было не из чего. Как говорится, иногда лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
– Юнкер как раз говорит о том, что страх теперь царит во всем Евросоюзе. За счет чего ЕС может его преодолеть? Или в его интересах усилить этот страх?
– Для того, чтобы Евросоюз сохранился, стабилизировался и развивался, он должен очень сильно измениться. Сейчас ЕС принадлежит евробюрократии и пресловутой евротройке, а вовсе не гражданам. Отсюда и евроскепсис. Отсюда и обратная реакция. Евросоюз пытается очень жестко диктовать Греции хотя бы потому, что понимает: один кирпичик рухнет и вся стена покажет свою несостоятельность. Евросоюз закостенел. Очевидно, что у него не очень много сейчас вариантов для того, чтобы преодолеть проблемы. Не видно, как он это сможет сделать.
Сейчас с Грецией от испуга договорились. В следующий раз могут и не дотерпеть. Конфуз – дело такое, ему не прикажешь. Тем более, когда в любой момент того и жди, еще кому-нибудь приспичит стать в позу. Из-за денег ли, санкций или мигрантов. Юнкер, правда, пытается себя успокаивать, говорит, что "после страха всегда наступает облегчение". Но иногда ведь, и от него.
