Алексей Федорченко живет и снимает кино в Екатеринбурге. Его новый фильм "Война Анны" рассказывает о девочке, которая чудом выжила после расстрела всей ее семьи и прячется в камине украинской школы, ставшей комендатурой на время фашисткой оккупации. Анна наблюдает за войной и жизнью из своего укрытия, зритель наблюдает за ней. Сценарий был написан на основе реальной истории, найденной режиссером в интернете. Роль Анны сыграла шестилетняя Марта Козлова, за весь фильм она не произносит ни слова. О съемках фильма и о поиске новых образов в кино Алексей Федорченко рассказал в интервью радио Sputnik.
– В последнее время мы привыкли, что фильмы о войне снимаются в жанре боевиков или детективов. У вас получилась совершенно другая история.
– У меня не было желания снять фильм о войне. С научной, киноведческой точки зрения была идея снять фильм в закрытом пространстве. У меня была клаустрофобия, я боялся всего этого. Для меня высшим пилотажем стал фильм "Погребенный заживо", когда камера не выходит из гроба, все снимается внутри, режиссер держит и держит события, возникает напряжение. Я думал, как это можно сделать. Или еще фильм "Лифт", когда все происходит в одном пространстве, отношения между людьми. Это предыстория. Все шло оттуда, когда через локальную камерную сцену в закрытом пространстве получается выйти на планетарный уровень.
– Она в жизни совершенно другая: нежная, чистая, тонкая, веселая, простая, прекрасная. Я сначала увидел ее фотографию, потом встретился с ней и немножко расстроился – ничего общего между Мартой в жизни и Мартой на фотографии не было. Я немного напрягся и стал делать дополнительный кастинг, но потом удостоверился, что решение правильное. Вот посмотрите (показывает фотографию в телефоне). Ей здесь пять лет, а лицо абсолютно другое. Она сейчас младше, по-моему, чем была.
– Сложно было доставать ее из детского мира?
– Да нет, она прекрасно работала, а сейчас я не знаю, как с ней работать – она стала более детская что ли. Она работала, как взрослая актриса. Что-то подсказывала, вжилась в роль, говорила – Анна так не поступила бы.
– Вы рассказывали историю про помидоры, которые Марта не любит, и поэтому она отказывалась сниматься в сцене, где ей нужно съесть помидор. Как вы ее уговорили?
– Я уговаривал. Не только я, но и вся группа. В итоге мы напичкали помидор сиропом, она его съела. Но в кадре, конечно, если вы разглядите этот кадр, она с таким отвращением ест помидор, хотя должна с вожделением его есть – это первая пища за много дней. Она все-таки брезгливо к нему относится.
– Во временном смысле тема войны все дальше от нас, мы все чаще слышим о ней в пересказах вторых, третьих лиц. Нет ли у вас ощущения, что она может превратиться в миф и стать историей об истории?
– Она уже стала. Для попсового кино, для телевизора удобнее пользоваться штампами. Люди не изучают материалы, они смотрят какие-то фильмы, для них главные слова – это референсы и фокус-группы. Фокус-группа ориентируется на вчерашнее кино, и она ждет вчерашнего кино. Когда ты делаешь референс, то ты делаешь так, как кто-то делал, то есть тоже ориентируешься на вчерашнее кино. У меня на площадке запрещены эти слова. Даже отборщики фестивалей воспринимают новое кино, ориентируясь на свою базу насмотренности. Они ждут новое кино таким, как они себе его представляют.
– Вы попали в конкурс Роттердамского фестиваля, затем на "Кинотавр". Получается, вы угадываете желания отборщиков фестивалей?
– Нет, не угадываю, и они никогда не угадают то, что я буду делать в следующий раз. И этим я интересен. И себе тоже.
– У вас много подлинных деталей в фильме. Где вы их находите и как собираете?
– Я отношусь к фильму как к научно-исследовательской работе. Режиссерскому сценарию предшествует огромная исследовательская работа – в документах, архивах, фотографиях того времени. У меня редко бывают придуманные кадры, фактически все мои истории – документальные. Они приобретают уровень сказки за счет насыщения фантастическими реальными деталями. Мы ленивые и не интересуемся историей, мы ориентируемся на школу и фильмы. А вот когда начинаешь изучать, то находишь миллион удивительных, фантастических образов, предметов, событий, лиц, историй, которые просто надо поднять и сделать. Это очень просто.
– Все (смеется).
– Собирали книги…
– Да не то чтобы собирал, взял и купил украинские учебники 30-40-х годов, в них были настоящие гербарии. Настоящие предметы старой школы. Мы собирали по каким-то музеям, деревенским школам. Самое классное – это когда предмет является "кадрообразующим" или "сценообразующим", то есть предмет не просто стоит на месте, а важен как арт-объект. Когда появляется в кадре, условно говоря, заспиртованная змея, она за собой вытаскивает сцену. Или я нахожу свастику-печенье, и она рождает сцену как бы фантастическую, но абсолютно реальную и документальную.
– Что у вас первоначально – предмет или сцена?
– Главное – сцена. В сцене должен быть арт-объект, им может быть предмет, актер, звук.
– Как река в фильме "Овсянки", например?
– Да, желательно, чтобы арт-объект был один, край – два. Если это понтонный мост, который колышет река (как в фильме "Овсянки" – ред.), то больше ничего не надо. У меня много символов в картине, но я с ними сам борюсь. Когда есть актер с удивительной паузой, удивительной мимикой, то все – ничего больше не надо. Кадр собран, сцена есть, не надо ее перенасыщать избыточными смыслами.
– Вы, условно, после "докрашиваете" картинку современными техническими средствами?
– Я стараюсь их использовать как можно меньше. Мне сейчас, как и всем, приелось кино как мультик, когда можно все нарисовать. И классно, когда ты минимальными киносредствами можешь передать эмоции и рассказать сложную историю. Для меня это важно, и я стараюсь, чтобы компьютерной графики было как можно меньше, только там, где совсем невозможно сделать или спрятать, тогда я пользуюсь ей.
– Для фильма был организован краудфандинг, деньги довольно быстро собрали. Вас это удивило или вы были уверены в успехе?
– Дело в том, что мы собирали деньги, продюсеры собирали, когда кино было практически готово. Мы работали со звуком, и нужно было закрыть какие-то дыры. Уже было понятно, что не стыдно собирать деньги на эту историю. Обычно мне стыдно. Я никогда не собирал на свои фильмы, мне кажется, что… ну что я буду на свое удовольствие просить денег у народа. Есть много больных детей, которым важнее помочь, чем мне. Поэтому я никогда этим не занимался. Я очень благодарен тем, кто дал деньги. Самый трогательный для меня был момент, когда бабушка, которая снималась в массовке нового фильма, услышала, как обсуждали краудфандинг, и из своих денег, не знаю, сколько она получила, пятьсот рублей дала на фильм.
– Свердловская киностудия фактически не существует как кинопроизводящая организация. Это некий околокиношный центр, там устраивают экскурсии, есть киношколы, проводят какие-то встречи, то есть такой центр для молодежи, которая хочет заниматься кино. Но кино они не производят. Мой фильм посвящен не столько киностудии, он о российском кинопроизводстве середины 90-х годов. Я тогда работал на киностудии, был заместителем директора по экономике. И я пережил самые сложные времена российского кинопроизводства, когда все студии умерли в один год, начиная от московских и заканчивая всеми провинциальными студиями. Но поскольку я был в центре событий, то много знаю подробностей – удивительных, страшных. Тогда они были страшными и реально опасными для жизни. А сейчас это воспринимается как комедия, и я снимаю комедию. Съемки только начались, пока я снял штук пятнадцать интервью. Вся работа впереди.
– Наверное, у вас были предложения переехать жить и работать в другой город. Почему вы остались и остаетесь в Екатеринбурге?
– Мне там комфортно. Москва для меня большая, я приезжаю в Москву и сижу в гостинице. Как Марта в камине. Смысла не вижу переезжать – в Москве слишком много людей, и слишком много людей, которые кино занимаются. Есть интернет и самолет, можно снимать кино где угодно. Можно жить в деревне и снимать кино в Австралии. Мне мешала столица для кино. Да она всем мешает, как там можно что-то снимать, я не понимаю. Все приезжают снимать к нам или в Минск, Киев. У меня очень хорошая площадка, классная группа, шутки, любовь бесконечная. Актеры не хотят уезжать – такая забота вокруг них, здесь, в Москве, они не встречают такого, уже забыли про это. Приходит московский оператор, не скажу кто, и разговаривает матом на площадке, а у нас нет. У меня запрещено. На пятый день никто не матерится, попадают в нирвану, в другой мир. В Москве такое невозможно сделать, другой ритм. Я стараюсь не гнать, работаю в удовольствие. Я могу ничего не делать, потому что все придумано, все проговорено, все подготовлено – режиссерский сценарий, раскадровка. Но если меня нет на площадке, все по-другому.
– Ничего не работает?
– Работает. Все будет хорошо, но мне не нравится. Я должен быть на площадке. Мистическая какая-то вещь независимо ни от чего. Кино – это режиссерское дело, должен быть человек, который держит всю группу в голове, все в голове. Он может ни слова не сказать, но если у него какой-то есть образ в голове, вот он – режиссер. И кино будет.
У радио Sputnik отличный паблик в Facebook, а для тех, кто предпочитает отечественное, — "ВКонтакте".
Есть еще Twitter, где все кратко, но емко. Обещаем!
