От Ашхабада до Ярославля: жизнь и судьба дирижера Мурада Аннамамедова

В рамках нашего цикла программ "Ритмы Евразии" мы встречаемся с известным музыкантом, педагогом, дирижером Ярославского губернаторского симфонического оркестра Мурадом Аннамамедовым. С ним беседует обозреватель радио Sputnik Рустем Сафронов.

Мурад Атаевич, Вы российский музыкант туркменского происхождения. Как вы себя чувствуете в России? Как в вашем творчестве отражается ваше происхождение?

Я себя в России ощущаю не "как дома", а "дома". Я родился в России, в Москве. Мой единственный язык – русский. Вся моя культура связана с европейскостью, с русскостью. Но вместе с тем, чем старше я становился, а это было неизбежно, я все более и более ощущал себя настоящим чистокровным туркменом. Это факт мне был всегда чрезвычайно важен.

Помню, как в студенческие годы, я – выпускник Московской консерватории, в каникулы я завёл себе правило – посетить одну из столиц Советского Союза. Когда я приезжал в тот или иной город, в ту или иную столицу, дивясь красотам, я с восторгом думал – надо же, и это – мое. И это мне принадлежит.

Эта ностальгия по моей исторической Родине осталась. Она существует. Я выхватываю редкие, но какие никакие материалы о современном Туркменистане. В котором мне далеко не всё нравится. Но это моя историческая Родина, к этому народу я принадлежу.

В вашем музыкальном творчестве находят отражение музыкальные мотивы туркменских или иных азиатских композиторов?

Вне всякого сомнения. С одной стороны, я получил исключительно европейское образование. Закончил музыкальное училище в Ашхабаде и Московскую консерваторию. Мы, студентами, ориентировались, прежде всего, на европейскую культуру: Германия, Италия, Франция, и, конечно же, Россия.

Вместе с тем, в мою дирижерскую молодость я служил в государственном оркестре Туркмении, где мне пришлось дирижировать немалым количеством произведений туркменских композиторов. И не только туркменских. Но и из других республик, как тогда говорили Средней, а теперь Центральной Азии. Получение такой практики, когда музыка изобилует невероятным разнообразием ритмов, пульсов, мелодий, сложнейших структур.

Когда я переехал в Саратов, где почти десять лет служил в симфоническом оркестре, когда вышел на исполнение произведений величайших композиторов, например, Игоря Стравинского. Его "Весна священная" вообще является уникальной в мировой музыке. По своей сложности, невероятной ритмической структуре. Если для любого европейца музыка Стравинского – это огромная сложность, то для меня, прошедшего туркменские ритмы, структуры Стравинского казались просто семечками.

Так что моё туркменское, азиатское, восточное происхождение, вне всякого сомнения, сказалось на моём исполнительском портрете.

Как долго Вы дирижировали в Туркменистане?

С начала 1980-го до 1984-го. Всего четыре года. По тем временам симфоническая культура была крайне безразлична для власть предержащих. Хотя формально все мне кивали, жали руку, хлопали по плечу. Но приоритетом симфоническая музыка не была. Даже туркменская симфоническая культура. Сейчас это отношение, к счастью, меняется.

А тогда мне было там тесно. Я мечтал о раздвижении своих горизонтов, границ. Проявления своих возможностей. И когда появилась возможность, я переехал в Россию. После Ашхабада это был Саратов. А потом – Ярославль.

Ещё есть один фактор моего восприятия пространств и исторических принадлежностей. Туркменистан, как и любое место на земле, является древним. Но тем не менее, во время моего детства, юности, город Ашхабад, который заново отстраивался после землетрясения, выглядел достаточно жалко. Не было исторических памятников. Большевики вообще лишили туркмен принадлежности к своей религии.

Я помню, когда мне было шесть или семь лет, в хрущевские времена, когда была взорвана последняя мечеть в Ашхабаде. С того времени архитектурного понятия как мечеть, там не было. Была одна малюсенькая русская церковь. А мечети не было ни одной.

На момент моего детства и юности Ашхабад был достаточно молодой город: в 80-е годы, ему должно было исполниться всего то сто лет.

Когда я переехал в Саратов, этот город приближался к своему четырёхсотлетию. Я увидел исторические, в том числе культовые памятники значительно более глубоких времён.

Да и природа была иная. Такой переход от Кара-Кумской пустыни в лесостепь. Это когда я переехал в Саратов. А потом, когда я попал в такой дивный край, как Ярославская область, увидел край, полный лесов, рек, озёр, прудов. А история в Ярославле была ещё глубже. Ярославль отметил тысячелетие. Сейчас ему уже тысяча десять лет.

Моё восприятие моей постепенной эмиграции менялось в сторону углубление понимания того народа, среди которого я жил и продолжаю жить.

Что формировало Вас в юные годы? Влияние матери? Ваших педагогов? Что было важным? Смыслообразующим.

Влияло всё. Моё раннее детство – это московское детство. Я родился на Арбате. Знаменитый роддом номер 9 имени Грауэрмана. Он в 90-е годы был закрыт. А вообще многие представители московской элит родились в этом роддоме.

Но у меня это произошло территориально. Моя мама, пока училась в консерватории, жила в здании нынешнего туркменского посольства. Раньше оно называлось постпредство – постоянное представительство Туркмении. Во дворе этот постпредства мы детьми играли. Например, с сыном великого туркменского композитора Вели Мухатова - Батыром.

А во дворе этого постпредства стояла церковь. И мы с любопытством заглядывали в её окна.

Когда мама отвезла меня в Ашхабад, мы поселились в доме, который назывался Дом работников искусств. Где жили дирижеры, композиторы, художники, певцы, балетные люди. Среди всех этих людей были самые значительные титулы. Через стенку жил народный артист Советского Союза, великий туркменский дирижёр Хыдыр Аллануров.

В нашей коммунальной квартире также жил Абрам Давыдович Каратов, настоящая фамилия которого была Синельников. А Синельниковы, это тот клан, вместе с которыми Сергей Образцов открывал свой театр кукол в Москве. Брат и сестра Синельниковы были родными Абраму Давыдовичу Каратову – нашему соседу.

Под нами жила семья – двое народных артистов Туркмении – представители туркменской драмы.

Вспоминаю забавные случаи. Раз Дом работников искусства, то нас, детей постоянно куда-то водили. На спектаклях и концертах нельзя было присутствовать, но на прогоны и на репетиции пускали, нас обязательно сажали в машину, а то и в две, и возили.

И вот однажды нас, семеро ребятишек, наш сосед Какабай Дурдыев сажает нас в машину "Победа", и мы едем в туркменскую драму. Мы там где-то резвимся, играем. А артисту Дурдыеву, впоследствии Народному артисту Туркмении, накладывают грим. И не просто грим, а грим для образа Ленина.

В те времена право играть Ленина утверждалось в ЦК партии.

И вот начинаются прогоны, а вечером готовилась премьера. И вот мы видим на сцене нашего соседа. Конечно, мы его узнаем, но вместе с тем – это Ленин! Он ведёт какие-то диалоги, монологи говорит. Произносит на туркменском языке.

После прогона грим снимать не стали. Разгримировывать и снова гримировать было долго. Вечером премьера. Он в костюме и в облике Ильича сажает нас в машину. Мы едем по Ашхабаду, по проспекту Свободы. Тогда, кстати, не было светофоров. На определённых перекрёстках были постовые.

Вот мы приближаемся к какому-то перекрестку. Там постовой с палочкой милицейской стоит. Он видит машину, которую ведёт Ленин! Он берёт под козырёк, и, преграждая путь другим автомобилям, пропускает нас. Погода была хорошая, окна открыты, а я с гордостью смотрю на постового, мол, вот, я еду с Лениным.

Потом мы подъехали к нашему двору. Дворы торга закрывались воротами, калитками. Детей спокойно выпускали гулять. И вот сосед заправски выходит из машины, достает амбарный ключ от замка от ворот с тем, чтобы открыть ворота. Народ, который идет по тротуару, а это 60-е годы, млеет! Прижимается к стеночке, видя самого Ильича. Это была такая картина! Нас, детей. И конкретно меня, распирало от гордости.

Или Ефим Лазаревич Кордош – великий художник-сценограф. Волею судеб, из-за Второй мировой войны, он переехал в Ашхабад. А в 30-е годы он был главным художником Одесского оперного театра. Его младший сын был моим другом всю жизнь. Ефим Лазаревич нам организовывал игры в театр.

Раз семья была с Украины, они получали посылки. Нам, детям, эти посылки казались гигантскими. Этот посылочный ящик становился сценой. Мы под его руководством разрезали и делали занавеси, кулисы, задники. Потом делали куклы. Потом разучивали роли для пьесочки, которую должны были играть.

Объявлялся спектакль, поставленный силами детей. Мы все были примерно одного возраста. И все родители, даже те, чьи дети были значительно старше, или у кого не было детей, непременно выходили в назначенное время. С табуретками, со стульями. Удивлялись, восхищались, одобряли нас –детишек. Вот в такой атмосфере я рос.

Тут и интернациональное влияние в самом Туркменистане. И московское, а туркменское.

Все влияло. Что уж говорить о моих учителях. Несколько десятилетий, когда идут застолья, второй или третий тост в любом застолье – хоть на работе, хоть дома, хоть я в гостях где-то, обязательный тост за родителей и за учителей.

Родители и есть наши учителя. А некоторых учителей можно считать нашими вторыми родителями. Байрамдурды Худайкулиев – великий музыкант, дирижёр и педагог – один из моих главных учителей.

Меня в три года привезли в Ашхабад, где я прожил до окончания музыкального училища. В училище я учился на дирижерско-хоровом отделении. Он сыграл просто невероятную роль в моей жизни. Такой волевой, настойчивый, властный. Тем не менее, предоставил мне полную свободу в проявлении себя.

В течение года надо подготовить государственную программу. Под руководством наставника я подготовил двенадцать государственных программ на выбор комиссии.

Это произошло, хотя у педагога вроде был диктаторский характер, но поверив в меня, он предоставил мне полную свободу.

Что уж говорить о великом моем учителе в Московской консерватории Геннадии Николаевиче Рождественском. Это, конечно, была для меня судьба. Он величайший музыкант, дирижёр, музыкальный просветитель, вообще культурный просветитель всех времён и народов.

Я его называл "последним музыкантом-энциклопедистом мира"!

Он учил нас жить. Он не говорил нам – дирижируй так или так. Он не показывал нам жесты. Не поправлял нашу технику. Он нам, ученикам, являл себя. Своим интеллектом, эстетством, своим дирижированием.

Он редко бывал в Москве. У него был колоссальный гастрольный график по всему миру. Мы бегали на все его репетиции, спектакли, и концерты. Когда у нас были уроки, со всего мира собирались соглядатаи. Снимали на камеры. Записывали конспекты – как учит сам Рождественский своих учеников.

И вот урок закончился, мы спускаемся по лестнице, сам Рождественский, мы – четыре ученика, и человек двадцать соглядатаев, которые со всего мира приехали. А снизу поднимается профессор Арам Хачатурян. В сопровождении своих десяти учеников. И те, кто приехал со всего мира посмотреть, как профессор Хачатурян обучает композиторов.

На лестничной площадке два профессора встречаются. Хачатурян был лет на двадцать, а то и на тридцать, старше Рождественского. Рождественский был обладателем Ленинской премии – высшей премии в Советском Союзе, за постановку балета Хачатуряна – "Спартак" в Большом театре.

Естественно, они прекрасно относились друг к другу. И вот, два профессора встречаются, улыбаются, обнимаются, говорят друг другу всякие приятные слова. Хачатурян, который был на премьере Рождественского в театре Покровского – "Нос", говорит: "Мне понравился Ваш "Нос"!

Рождественский, показывая на нос Хачатуряна, ответил: "Ваш не хуже!".

Вся атмосфера меня формировала.

Как не вспомнить, что в самом хрупком детстве, в возрасте пяти или шести лет, мама мне нанимала гувернера по английскому языку. Представьте себе – эмигранта из Великобритании. Тогда в Советский Союз тянулись люди, эмигрировали. К семи годам я совершенно свободно владел английским языком.

Вы много гастролировали. Были в десятках городов, во многих странах. Где вы чувствуете себя ближе к публике, к аудитории?

Вне всякого сравнения, в "своих2 городах, где я служил. Я не только строил свои оркестры, но и формировал публику. Может это и наивно, но мне так кажется.

Из "не моих" — это Большой зал Московской консерватории. Величайший зал. Самый великий зал Европы и один из величайших в море.

Как-то я заказал портрет одному интересному художнику, и я там запечатлен на фоне моей альма-матер – на фоне Большого зала Московской консерватории.

Что касается остальных залов … У меня проходили выступления в 130 городах России и мира. Я посетил порядка тридцати стран. Был частым гастролером, например, в Ереване. Исполнил почти все произведения блестящего композитора Авета Тартаряна.

Кстати говоря, предки которого жили в Ашхабаде. В самом центре города были две улицы купцов, торговцев. Одна принадлежала семье Баласанянов, из которой вышел замечательный советский композитор Сергей Баласанян. А вторая – семье предков Авета Тартаряна.

В Армении у меня были какие-то совершенно счастливые гастроли. Хотя тогда уже были трения Армении с Азербайджаном, но когда приезжал некто по фамилии Аннамамедов и играл армянскую музыку, это для слушателей было очень важным.

Примерно десять лет назад я был удостоен золотой медали Армении. Как было объявлено: "За выдающийся вклад в развитие армянской культуры".

Вы почетный гражданин Ярославской области?

Да, из почетных граждан области я – пятый. Первым был известный полярник, дважды Герой Советского Союза, Иван Дмитриевич Папанин. Вторым – дважды Герой Советского Союза, генерал армии Павел Иванович Батов. Третий – Герой Советского Союза, первая в мире женщина-космонавт Валентина Владимировна Терешкова.

Пошёл двадцать девятый год, как я служу в Ярославле. По сравнению с моими предшественниками, кто был удостоен этого звания, я сделал микроскопически мало. Это для меня колоссально почетная, но тяжелейшая ноша. Надеюсь её нести достойно и с пользой для нашего Ярославского сообщества.

Распалось наше евразийское пространство на фрагменты. Как вы думаете, культурное пространство между нашими народами – между россиянами, между народами Средней Азии, Прибалтики, Закавказья, оно будет сохраняться или обречено на угасание?

При том, что я остаюсь горячим приверженцем своей Родины – Советского Союза, кстати у меня сохранён советский паспорт, я должен констатировать, что с точки зрения современного понимания, что в советской действительности было немало искусственно и надуманно.

Например, не понимаю, зачем покусились на религиозные чувства и традиции народов? Зачем разрушали? Зачем ущемляли?

Вместе с тем были колоссальные достижения в науке, в промышленности, в культуре. Все так называемые окраины бывшей Российской империи приобрели несказанно много: науку, производство, развитие культуры. Когда бы туркменский народ пришёл к симфонической культуре или кинематографу.

Но, несмотря на мою приверженность, я считаю, что та эпоха канула в Лету. Тот, кто отошёл от Советского Союза – пусть живет своей жизнью, мы будем радоваться успехам каждого, будем приезжать туда в гости.

На этой ноте объективизма мы закончим нашу беседу.

Коротко и по делу. Только отборные цитаты в нашем Телеграм–канале.